На пруду плакал баклан; одинокие, неземные звуки, которые он издавал, вызвали у Клэр комок в горле.

— Я очнулась в больнице, — сказала она. — И мои мама и папа были мертвы.

Его прикосновение было настолько легким, что Клэр не была уверена, не показалось ли ей это. Всего лишь невесомое касание пальцами ее лица. Она подняла голову, чтобы взглянуть в карие глаза Уилла.

— Я тоже скучаю по маме и папе, — признался он.

— Это жуткая школа с жуткими детьми, — заявила Джейн. — Каждый из них очень странен.

Они сидели в комнате Мауры, придвинув кресла поближе к камину, в котором горел огонь. Снаружи хлестал дождь, и ветер гремел оконными стеклами. Хотя она и переоделась в сухую одежду, сырость так глубоко проникла в кости Джейн, что даже жар пламени не мог ее согреть. Она потуже запахнула свитер и посмотрела на картину, висевшую над камином. На ней был охотник, закинувший винтовку на плечо и горделиво опирающийся на лежащего оленя. Мужчины и их трофеи.

— Слово, которое бы я использовала, — сказала Маура, — преследуемые.

— Ты имеешь в виду детей?

— Да. Их преследует преступление. Насилие. Неудивительно, что они показались тебе странными.

— Вы размещаете группу детей вроде этих вместе, детей, имеющих серьезные эмоциональные проблемы, и все это лишь укрепляет их странности.

— Возможно, — протянула Маура. — Но также это единственное место, где они находят поддержку. От людей, которые их понимают.

Это было не тем, что ожидала услышать Джейн. Маура, на которую она смотрела сейчас, сидя у костра, казалась другой женщиной. Ветер и влажность превратили ее обычно идеально уложенные черные волосы в спутанную шевелюру. Клетчатая фланелевая рубашка одета навыпуск, манжеты синих джинсов окрашены засохшей грязью. Всего несколько дней в Мэне, и она превратилась в кого-то, кого Джейн не совсем узнавала.

— Чуть раньше ты говорила, что хочешь забрать Джулиана из этой школы, — сказала Джейн.

— Так и есть.

— И что заставило тебя передумать?

— Ты видишь, как он здесь счастлив. И он отказывается уезжать. Вот, что он мне заявил. В шестнадцать лет он уже точно знает, чего хочет.

Маура потягивала чай из чашки, и рассматривала Джейн сквозь клубы пара.

— Помнишь, каким он был в Вайоминге? Диким животным, который все время дрался, и чьим единственным товарищем была собака. Но здесь, в «Ивенсонге», он обрел друзей. Это то место, где ему следует находиться.

— Потому что все они здесь со странностями.

Маура улыбнулась, глядя в огонь.

— Может быть, поэтому Джулиан и я связаны. Потому что я и сама со странностями.

— Но в хорошем смысле, — быстро добавила Джейн.

— И в каком же?

— Очень умная. Решительная. Надежная.

— Я начинаю ощущать себя немецкой овчаркой.

— И честная. — Джейн помолчала. — Даже если из-за этого тебе приходится терять друзей.

Маура уставилась в свою чашку.

— Мне придется платить за этот грех вечно. Не так ли?

Какое-то время они молчали, и единственными звуками были дождь, стучащий в окно и шипение огня. Джейн не могла припомнить, когда в последний раз они сидели и спокойно разговаривали только вдвоем. Ее сумка уже была сложена, и сегодня вечером ее ждали в Бостоне, но Джейн не сделала ни одного движения, чтобы уйти. Вместо этого она осталась в кресле, потому что не знала, когда им вновь представится подобный шанс. Жизнь слишком часто была полосой препятствий. Телефонные звонки, семейные кризисы, постоянно мешают другие люди, будь это морг или место преступления. Но в этот хмурый день никакие телефоны не звонили, никто не стучал в дверь, лишь тишина висела между ними, тяжелая от всего невысказанного за эти последние недели, с тех пор, как показания Мауры отправили копа в тюрьму. Полицейские Бостона нелегко прощают такое предательство.

Сейчас на каждом месте преступления Маура вынуждена находиться в атмосфере ледяного молчания и враждебных взглядов, и напряжение на ее лице было очевидным. В свете огня ее глаза казались впалыми, а щеки похудевшими.

— Графф был виновен, — руки Мауры сжались вокруг чашки. — И я бы подтвердила это снова.

— Конечно, ты бы так и сделала. Именно так ты и поступаешь — говоришь правду.

— В твоих устах это звучит, как дурная привычка. Нервный тик.

— Нет, чтобы говорить правду, требуется мужество. Мне стоило быть подругой получше.

— Я не была уверена, были ли мы когда-либо подругами. Или в том, способна ли я заводить хоть каких-то друзей.

Маура уставилась на огонь, словно ответы на все вопросы можно было найти в этом пламени.

— Возможно, мне стоит остаться здесь. Стать отшельницей и жить в лесу. Здесь так красиво. Я могла бы провести остаток своей жизни в Мэне.

— Твоя жизнь в Бостоне.

— Непохоже, что Бостон когда-либо принимал меня.

— Не города принимают нас. Это делают люди.

— И этих людей я подвели. — Маура вновь уставилась на огонь.

— Это могло случиться где угодно, Маура.

— В Бостоне есть некая твердость. Холодность. До того, как туда переехать, я слышала о чопорности Новой Англии [82] , но по-настоящему в это не верила. Затем я перебралась в Бостон и почувствовала, что необходимо пробиться через лед, просто чтобы узнать людей.

— Даже меня?

Маура посмотрела на нее: — Даже тебя.

— Я понятия не имела, что мы источаем подобные вибрации. Полагаю, в солнечной Калифорнии все по-другому.

Взгляд Мауры снова вернулся к огню.

— Мне не стоило покидать Сан-Франциско.

— Теперь у тебя в Бостоне есть друзья. У тебя есть я.

Уголок рта Мауры дернулся в улыбке: — По тебе я буду скучать.

— На самом ли деле проблема в Бостоне? Или только в одном конкретном бостонце?

Им не было необходимости называть его имя; обе они думали об отце Дэниеле Брофи, мужчине, принесшем в жизнь Мауры как радость, так и горе. Мужчине, который, скорее всего, так же глубоко страдал от их опрометчивого романа.

— Просто когда я думаю, что с ним покончено, — сказала Маура, — когда считаю, что, наконец, выбралась из ямы обратно к солнечному свету, то вижу его на месте преступления. И рана в груди открывается снова.

— Тяжело избегать его, когда места смерти — это то, чем вы оба занимаетесь.

Маура издала печальный смешок.

— Здоровый способ построить отношения! В трагедии.

— Между вами все кончено, так ведь?

— Да. — Маура помолчала. — И нет.

— Но вы не вместе.

— И я вижу, как сильно он из-за этого страдает. У него это на лбу написано.

«И у тебя тоже».

— Вот почему я должна покинуть Бостон. Вернуться в Калифорнию или… куда угодно.

— И это все решит?

— Возможно.

— Ты будешь за две тысячи миль от него, но также ты будешь за две тысячи миль от каждого кирпичика, что ты построила за последние несколько лет. Твоего дома, твоих коллег. Твоих друзей.

— Друга. В единственном числе.

— Ты не видела панихиды, которую мы провели, когда думали, что ты умерла. Когда считали тело в гробу твоим. Церковь была переполнена людьми, которые тебя уважают, Маура. Которые переживают за тебя. Да, вероятно, мы никогда не сумеем хорошо показывать свои чувства. Возможно, эти долгие зимы делают всех нас раздражительными. Но у нас есть чувства. Даже в Бостоне.

Маура продолжала смотреть на камин, где медленно умирало пламя, оставляя лишь свечение пепла.

— Еще я знаю кое-кого, кому будет очень жаль, если ты вернешься в Калифорнию, — сказала Джейн. — Он знает о твоих намерениях?

— Он?

— О, Боже, не притворяйся тупицей. Я видела, как он на тебя смотрит. Это единственная причина, по которой Сансоне и Брофи так сильно друг друга не любят. Из-за тебя.

Удивление мелькнуло в глазах Мауры, когда она посмотрела на Джейн: — Энтони Сансоне никогда не входил в число твоих любимчиков.

— Разговор о чудиках. И он — часть этого странного клуба «Мефисто».